Семь минут до весны (СИ) - Страница 207

207

Хорошо, что он сзади, не смотрит на нее. Если бы смотрел, Ийлэ не решилась бы заговорить. А так можно представить, что Ийлэ сама по себе.

Почти сама.

— Это из-за Видгара?

— Что? Нет. И да… но не в том смысле, в котором ты подумал, — Ийлэ все-таки пришлось повернуться к нему.

Темно.

И свечи на туалетном столике недостаточно, чтобы темноту разогнать. Эта свеча, уже оплывшая, с почерневшим фитилем, отражается в зеркале, а еще в нем же, подернутом пологом пыли, отражаются их с Райдо тени, сплетенные, сросшиеся друг с другом. В этом Ийлэ видится истина.

— В доме много… чужих.

— Они тебя пугают?

— Да.

— Я просил Видгара объяснить своим людям, что…

— Он объяснил, — Ийлэ прижала палец к губам Райдо. — То есть, я точно не знаю, но наверное, он объяснил. Они стараются не попадаться на глаза, но… я все равно знаю, что они где-то рядом. И боюсь. Я… я не хочу больше бояться. Их… или других мужчин… мужчин вообще…

Молчит.

Почему молчит?

Ийлэ плохо объяснила? Она не умеет иначе. И чем дольше молчание длиться, тем страшнее становится, потому что сейчас Райдо решит, что она ничем-то не лучше Дайны.

Может, хуже. Дайна хотя бы не притворялась, а…

— Мне казалось, я тебе нравлюсь.

— Нравишься, — ответил Райдо. И голос его был сиплом, надломленным. — Очень нравишься. Но я не хочу вот так…

— Как?

А шрамы под пальцами все равно чувствуются, пусть и разгладились немного. Ийлэ помнит их рисунок, но продолжает изучать его наново…

…и кожа мягкая.

Странно, что у мужчины кожа мягкая, только волосы отрастающие колются…

— Ты красивая… даже не так, не правильно. Нет, ты красивая, но красивых женщин много. А тянет к тебе. Это из-за запаха. Я говорил, что ошибся, когда думал, что от тебя осенью пахнет? Весной. Весну нельзя обижать.

— Я не прошу меня обижать.

— Возможно, — он соглашается легко, и в этом Ийлэ видится подвох. — Но я тоже боюсь…

— Чего?

— Того, что ты поймешь, что вовсе не этого хотела. И возненавидишь меня за то, что я воспользовался слабостью… или просто за то, что я ничем не лучше тех…

— Всем лучше.

— Неужели?

— Ты меня поцеловал.

— Это, без сомнения, аргумент…

— Да, — и снова у нее не получается объяснить. — Те… раньше… мне было больно и только… боль и боль… и опять… и стыдно очень, потому что лучше умереть, а умереть решимости не хватает. Но теперь я смотрю на… остальных, которые чужие здесь, и думаю, что любой из них рад будет сделать больно. Я понимаю, что, наверное, ошибаюсь… что не все такие… но знать — одно. Чувствовать… когда кто-то подходит близко, я жду, что он ударит. Не разумом, но… здесь.

Ийлэ приложила руку к сердце.

— А от тебя — нет… ты и Нат еще…

— Нат каким боком? — кажется, в голосе Райдо проскользнули рычащие ноты.

— Никаким. Его я тоже не боюсь. Я вообще думала, что если бы у меня был брат, он походил бы… ты понимаешь?

Райдо кивнул.

— Но хорошо, что брата не было. Его бы убили. А Нат вот… живой. Разве это не замечательно?

— Замечательно.

Глухой голос.

И шепот горячий… и от этого шепота становится жарко.

— Я знаю, что не сделаешь мне больно…

Наверное, та молния, которую Ийлэ поймала, никуда не исчезла. Она спряталась, чтобы теперь ожить. Иначе почему жарко?

Страшно немного.

Самую малость.

И страх заставляет тянуться к тому, кто защитит, даже от молнии. Или хотя бы разделит ее на двоих. Молния, на двоих разделенная, не способна испепелить.

— Ты плачешь?

— Нет. И да. Сама не знаю.

— Плохо?

— Хорошо…

…свеча оплывает, и огонек, который до последнего держится, цепляясь за оплавленную нить фитиля, все-таки гаснет.

Его отражение уходит следом.

Но зеркала не любят пустоты, и остаются тени, те самые, сплетенные вместе, сросшиеся в одно. Тени знают правду, а Ийлэ… она меняется.

Сейчас.

Плавится, как тот воск, и застывает. И считает удары сердца, только сбивается, а значит, счет приходится начинать наново.

Раз.

И два, и три… это чем-то похоже на танец… Ийлэ целую вечность не танцевала, она и забыла, как кружит голову вальс… музыка есть, просто иная.

Скрипки ветра, который разыгрался к ночи, и ластится, воет, подглядывает бесстыдно. А стыд сгорел, надо полагать, на вершине свечи, оттого так быстро ее и не стало.

Но музыка…

Вдох и выдох.

Полустон, полувсхлип. И шорох ткани, заставляющий замереть в болезненном ожидании.

Страх, какой-то вдруг всеобъемлющий, звериный, напрочь лишающий способности думать. И когти впиваются в чью-то кожу, раздирая ее.

Пахнет кровью.

И запах ее отрезвляет ненадолго.

— Прости, — ей стыдно и боязно уже оттого, что странная музыка ночи будет разрушена. Однако голос Ийлэ вплетается в эту недоигранную мелодию. — Прости пожалуйста.

— Тебе больно?

В темноте кровь почти черная, густая.

Ее не так и много, но… почему Райдо спрашивает о ее боли?

— Нет, — Ийлэ проводит ладонью по его плечам, чувствуя, как зарастают на них рваные ссадины. — А тебе…

— Ничего страшного.

Наверное.

Ничего.

Страшного.

И вправду совершенно ничего. Это тоже все весна виновата. Мама говорила, что весною альвы теряют разум… Ийлэ вот потеряла, или еще раньше потеряла, а весной эта потеря особенно остро ощущается. Только о разуме не получается больше думать.

207